Когда война началась, мне семнадцати еще чуть-чуть не было. А тут такое развлечение! Это сейчас все армии боятся, а тогда все пацаны мечтали о войне. Пачками сбегали в Испанию, фашистов бить, на Дальний восток и в Монголию, японцам показать, где раки зимуют, потом в Карелию, чтобы прорвать линию Маннергейма. Воспитаны так были. Хотели лично врагам глотки рвать. Вот и летом 1941-го в военкоматы пошли все и сразу.

Нас, понятно, послали доучиваться и только осенью, когда на фронте швах оказался, вспомнили и про недорослей. Призвали меня зимой 1941-го. Определили в танковые войска, так попал я в город Горький в танковую школу имени Сталина. Учили нас быстро по сокращенной программе: пушкарем или механиком - водителем. И туда и сюда требовались сильные люди. У меня особого выбора не было - зрение не очень. Вот так и стал я мехводом.

Учиться было интересно. В школе были танки Т-34 и Т-60. Т-60 мы звали "вошь" - маленький, вертлявый. Чем-то в самом деле напомнил вошь. Водить его было легко, я освоил сразу, а вот "тридцатьчетверка" далась не вдруг. Не любил я этот танк. На марше управление им выматывало. По грязи буксовал, не прощал частых переключений передач. Короче, далеко не сразу освоил я его, и выучил "науку управлять". Но освоил.

Помогли мне, да и многим другим, в этом прибывшие с фронта в марте 1942-го пятеро фронтовиков после тяжелых ранений. Они и были нашими подлинными учителями, а не командиры-преподаватели. Хотя это с одной стороны, они нам очень помогли, с другой - наоборот!

Чем помогли? Да опытом своим. Мы перестали бояться насиловать движки. Теперь выполняли почти все операции по эволюции, как тогда говорили, Т-34 на полигоне только на одной передаче - второй. На ней же трогались с места, а иногда и вообще не снимали танк с второй скорости. Стало легче, тем более, что сами учителя теперь и за прохождением следили. А там главное условие - пройти трассу, не заглохнув. Но такое отношение потом вышло боком. Я приучился насиловать технику и нередко ломал ее. А переучиваться было непросто.

Но главный их вред был не в этом. Главная проблема состояла в их рассказах о фронте. А вот эти-то рассказы и были первыми зернами, которые, как я теперь понимаю, во многом посеяли наше поражение летом сорок второго.

В чем суть этих рассказов? Да в том, что немец силен! Что танки у них замечательные, пушки мощные, самолеты сильные. А наши командиры сплошь дураки и идиоты. Что приказывают атаковать на самом опасном участке. Что в бой пускают без боеприпасов и без горючки. И рассказы такие, судя по всему, тогда все фронтовики вели.

Наверное, что-то из рассказанного соответствовало правде, но в целом это было не более чем фронтовыми байками. Нами же все это воспринималось за "чистую монету". Ведь услышали мы это от бравого носителя медали "ЗБЗ", который даже в тылу, прикуривая, замысловато прикрывал огонек спички "от снайперов" потому, что он так привык.

Ну а главными навыками, которыми со мной "от души" поделился один из этих инструкторов – коротко стриженый бровастый (назову его Вася) – стали навыки "начинающего саботажника". А вот здесь фантазия бровастого была обширной. Как спалить главный фрикцион, как сбросить гусеницу, как заглушить двигатель, чтобы потом его завести было проблемой, как посадить аккумулятор... - много чего. Ну и под конец, как прострелить руку, или ногу, чтобы не осталось следов.

Вот тут бы мне и напрячься и вспомнить, что сам он был пулей ранен в мягкую ткань ноги... Но я уже был под влиянием той фронтовой романтики, которая исходила от них и подкреплялась и усиливалась бродившими слухами. Короче - для меня эти инструкторы были тем же, чем стали в пятидесятые для наших детей те зэки, которых без разбора после смерти Сталина выпустил Хрущев. Так что к апрелю, когда настал мой черед садиться за рычаги уже не учебной, но боевой машины, я уже был не тем пацаном, который думал только о том, чтобы порвать глотку фашисту. Я уже имел большое представление о том, как выживать на фронте, как получше спрятаться, поменьше работать. Я уже боялся войны.

Если ты читал "На войне как на войне", то там образ механика-водителя прямо с меня и нарисован. К фронту я тоже не любил свою "тридцатьчетверку" и мечтал, чтобы бомба попала в мотор и ее поставили на ремонт и подольше. Но, правда, понимал, что так наград не получишь. А наград-то очень хотелось.

На фронте попал я в 15-ю танковую бригаду полковника Колоскова. Неделю ходил без танка, помогал ремонтникам. Тут мой страх еще больше усилился. Особенно, когда вытаскивали из подбитых машин трупы наших танкистов или оторванные конечности. Потом в одном экипаже убило механика. Туда меня и кинули. Командовал танком младший сержант Родионов, он же пушкарем был. Еще там был татарин - заряжающий и я третий. Причем интересно, что после училища я получил два треугольника в петлицы. И получилось, что сержант подчиняется младшему. Было в чем-то обидно, хотя командовать сам я не хотел.

А через два дня бой.

Мы должны были вместе с пехотой взять деревушку, что лежала на краю поля на берегу малюсенькой речушки. Не то Алексеевка, не то Николаевка... Не помню уже. А подступы к деревне прикрывались минным полем и 47-мм и 75-мм пушками.

Задача архисложная. Ведь подойти по открытому полю к деревне даже на 300 метров было проблемой. А потом - минное поле, на котором уже подорвалась танковая рота соседнего батальона. Хотя там полегла не рота, а фактически весь первый батальон. Пять танков пожгли пушкари и семь подорвались на минах. Осталось у них танка четыре или пять, потому наш батальон туда и бросили. Вот тут как по заказу разом всплыли все рассказы о том, что командиры у нас - говно на палочке. Что гонят всех на убой и поневоле начал думать, как от боя улизнуть. Поломка не годилась. Все машины дважды проверены, да и командир роты у меня шибко дотошный. А жить хотелось! Что только в голове не перебрал. Ничего не годится.

Наша рота должна была наступать прямо по речушке и только почти у самой Александровки, немного не доезжая моста, выбраться из оврага, где текла речка и от моста уже двигаться к деревне. Тут оставалось всего 200-300 метров. На броню нам посадили пехоту и саперов, чтобы они разминировали дорогу от брода к мосту, по которой мы должны были выскочить из оврага.

Помню, что вел свой танк, как в тумане. Все думалось только: "Вот сейчас подобьют! Сгорим!" Но ничего. Бог миловал. Даже когда пальба слева началась у нас тихо было. Потом высадили саперов. Ждем. Они при поддержке пехотных ковырялись на песчаной промоине, что вела вверх от брода. Видно было, как стаскивают "кастрюльки" на обочину. И тут у меня в голове что-то щелкнуло. Вспомнил, как бровастый рассказывал, как некоторые уже в ходе боя отлынивали от участия в атаке... А когда подали сигнал и поползли мы из оврага, меня бес попутал. Когда рванул снаряд перед нами, всего чуть-чуть один рычаг на себя подал и правой гусеницей выехал за вешки, которыми саперы проход обозначили. Ну, под ней и ахнуло. Гусеница вдребезги, нас развернуло. Двигаться ни вперед, ни назад не можем. Меня колотит. Командир только застонал.

Но внешне я вроде и ни при чем. Бабахнул снаряд, я дернулся. С кем не бывает? А по сути я саботажник. Судить меня надо. Эта атака тогда стоила нам семь сгоревших танков и 15 человек убитыми. А я сон потерял надолго. Особенно, когда ребят, с которыми вчера водку пил, схоронил. Тебе первому рассказываю, как я тогда труса праздновал. Но в войну не раз потом судили таких "самострелов". Под Орлом одни поставили свой танк на ручную подачу и на первой передаче пустили его в сторону немцев, а сами выбрались через драп-люк и отсиживались в воронке. Расчет был прост. Танк или подорвётся на мине, или подобьют его немецкие пушкари, а немцы из деревни уже ушли, оставив там только заслон из двух пулеметчиков, да нескольких танков. Вот танк и пропер через всю деревню и упал в овраг. На минных полях случалось таким, как я от боя отдыхать, кто-то в грязь по брюхо садился, кто-то главный фрикцион жег.

Так что были и в нашей армии саботажники и не всех наказать смогли.

По рассказу Антона Алексеевича В-ова, записанному в 1986 г. в г. Клинцы.